Поэзия Марины Цветаевой
* * *
Избранные стихотворения
предыдущее стихотворение
Новогоднее
на смерть Райнера Рильке
|
С Новым годом — светом — краем — кровом! ПримечанияКомментарииЭолова пустая башня — Переосмысленный образ острова, окруженного сплошной медной стеной и возвышающегося среди моря отвесными скалистыми берегами, где правил бог ветров Эол (греч. миф.). Человек вошёл — О смерти Рильке Цветаева узнала от Марка Слонима. «Отлично зная, как она его боготворила, я сообщил ей о его смерти с большой осторожностью — а не «между прочим» (её слова). М. И. была очень взволнована и сказала: «Я его никогда не видела и теперь никогда не увижу» (Марк Слоним. О Марине Цветаевой // Новый журнал. Нью-Йорк. 1971. № 104. с. 145). В Новостях и Днях. — Имеется в виду крупнейшие парижские русские газеты «Парижские новости» и «Дни». В санатории... — Рильке умер в швейцарской клинике Валь Монт. Уж не спрашиваешь, как по русски // Nest? — В последнем письме к Цветаевой (от 12 августа 1926 г.) Рильке писал, что он забыл, как будет по-русски слово «гнездо». Кастора — тебя с тобой — Поллуксом. — Кастор и Поллукс (греч. Полидевк) — неразлучные братья, сыновья прекрасной Леды. Поллуксу его отец Зевс даровал бессмертие; Кастор, его сводный брат, был смертен. Когда в схватке с врагом Кастор погиб, Зевс позволил Поллуксу поделиться с братом половиной своего бессмертия; таким образом братья проводили день в подземном царстве, а день — на Олимпе, среди богов. ...Париж — чертог химеры галльской — Париж (под названием Лутеция) в древности находился на территории страны Галлии. Беллевю (фр.) — пригород Парижа, где жила Цветаева, буквально: прекрасный вид. Бельведер (ит.) — название дворца с предместьями. Здесь оба слова в нарицательном значении. Золотой Людовик — По-видимуму, Людовик XIV (1638—1715), король Франции с 1643 г. Период его правления отличался заметным расширением границ королевства и самым блестящим двором в Европе. Дары (святые) — вино и хлеб (библ.) Рона — река в Швейцарии и Франции. Rarorn (Рарон) — место, где похоронен Рильке (Швейцария).
|
Из статьи Иосифа Бродского "Об одном стихотворении"
7 февраля 1927 года в Беллевю под Парижем Марина Цветаева закончила «Новогоднее» — стихотворение, являющееся во многих отношениях итоговым не только в ее творчестве, но и для русской поэзии в целом.
По своему жанру стихотворение это принадлежит к разряду элегий, т. е. к жанру, наиболее в поэзии разработанному; и как элегию его и следовало бы рассматривать, если бы не некоторые привходящие обстоятельства. Одним из обстоятельств является тот факт, что элегия эта — на смерть поэта...
Всякое стихотворение «На смерть...», как правило, служит для автора не только средством выразить свои ощущения в связи с утратой, но и поводом для рассуждений более общего порядка о феномене смерти как таковом. Оплакивая потерю (любимого существа, национального героя, друга или властителя дум), автор зачастую оплакивает — прямым, косвенным, иногда бессознательным образом — самого себя, ибо трагедийная интонация всегда автобиографична. Иными словами, в любом стихотворении «На смерть» есть элемент автопортрета.
Таковы издержки этого жанра, и от Лермонтова до Пастернака русская поэзия свидетельствует об их неизбежности. ...
Вероятно, неизбежность этих издержек, этого, в конечном счете, самооплакивания, граничащего порой с самолюбованием, может — и даже должна — быть объяснена тем, что адресатами были всегда именно собратья по перу, тем, что трагедия имела место в отечественной литературе, и жалость к себе была оборотной стороной фамильярности и следствием возрастающего с уходом всякого поэта и без того свойственного литератору ощущения одиночества.
«Новогоднее» Цветаевой имеет гораздо меньше общего с этой традицией и с этой поэтикой, чем самый герой этого стихотворения — Райнер Мария Рильке. Возможно, единственной связующей Цветаеву в этом стихотворении с романтизмом нитью следует признать то, что для Цветаевой «русского родней немецкий», т. е., что немецкий был, наравне с русским, языком ее детства, пришедшегося на конец прошлого и начало нынешнего века.
Уже по одному тому, что детская привязанность к языку (который не родной, но — родней) завершается для взрослого человека преклонением перед поэзией, элемент автопортрета в «Новогоднем» представляется неизбежным. Но «Новогоднее» — больше, чем автопортрет, так же как и Рильке для Цветаевой — больше, чем поэт. (Так же как и смерть поэта есть нечто большее, чем человеческая утрата. Это прежде всего драма собственно языка: неадекватности языкового опыта экзистенциальному). Даже независимо от личных чувств Цветаевой к Рильке — чувств весьма сильных и претерпевших эволюцию от платонической влюбленности и стилистической зависимости до сознания известного равенства — даже независимо от этих чувств, смерть великого немецкого поэта создала ситуацию, в которой попыткой автопортрета Цветаева не могла ограничиться.
«Новогоднее» — прежде всего исповедь. При этом хотелось бы отметить, что Цветаева — поэт чрезвычайно искренний, вообще, возможно, самый искренний в истории русской поэзии. Она ни из чего не делает тайны, и менее всего — из своих эстетических и философских кредо, рассыпанных в ее стихах и прозе с частотой личного местоимения первого лица единственного числа...
Тема «Цветаева и Рильке» была, есть и будет темой многочисленных исследований; нас же интересует роль — или идея — Рильке как адресата в «Новогоднем» — его роль как объекта душевного движения и степень его ответственности за движения этого побочный продукт: стихотворение. Зная цветаевский максимализм, нельзя не отметить естественности выбора ею этой темы. Помимо конкретного, умершего Рильке, в стихотворении возникает образ (или идея) «абсолютного Рильке», переставшего быть телом в пространстве, ставшего душой в вечности.
Парадокс, однако, состоит в том, что поэтическая речь — как и всякая речь вообще — обладает своей собственной динамикой, сообщающей душевному движению то ускорение, которое заводит поэта гораздо дальше, чем он предполагал, начиная стихотворение. Но это и есть главный механизм (соблазн, если угодно) творчества, однажды соприкоснувшись с которым (или: которому поддавшись), человек раз и навсегда отказывается от всех иных способов мышления, выражения — передвижения.
Предельность цветаевской дикции в «Новогоднем» заводит ее гораздо дальше, чем само переживание утраты; возможно, даже дальше, чем способна оказаться в посмертных своих странствиях душа самого Рильке. Не только потому, что любая мысль о чужой душе, в отличие от самой души, менее отягощена души этой деяниями, но и потому, что поэт вообще щедрей апостола, Поэтический «рай» не ограничивается «вечным блаженством» — и ему не угрожает перенаселенность рая догматического. В отличие от стандартного христианского рая, представляющегося некоей последней инстанцией, тупиком души, поэтический рай скорее — край, и душа певца не столько совершенствуется, сколько пребывает в постоянном движении.
Даже если бы утрата Рильке послужила для Цветаевой только «Приглашением к путешествию», это было бы оправдано потусторонней топографией «Новогоднего». Но на самом деле это не так, и Цветаева не заменяет Рильке-человека «идеей Рильке» или идеей его души.
Иными словами, поэт приглашает читателя следовать за своей душой уже при жизни, а Цветаева по отношению к Рильке была прежде всего читателем. Мертвый Рильке поэтому для нее не слишком отличается от живого, и она следует за ним примерно так же, как Данте следовал за Вергилием, с тем большим основанием, что Рильке и сам предпринимал подобные путешествия в своем творчестве.
Трагедия «Новогоднего» — в разлуке, в физическом почти разрыве ее психической связи с Рильке, и она пускается в это «путешествие» не пантерой испуганная, но от сознания оставленности, неспособности более следовать за ним, как следовала при жизни — за каждой строчкой. И — наряду с этой оставленностью — от чувства вины: я жива, а он — лучший — умер. Но любовь одного поэта к другому (даже если он и противоположного пола) — это не любовь Джульетты к Ромео: трагедия состоит не в немыслимости существования без него, но именно в мыслимости такого существования. И как следствие этой мыслимости, отношение автора к себе, живой, — безжалостней, бескомпромиссней; поэтому, когда начинаешь говорить, и — если до этого вообще доходит дело — когда заговариваешь о себе, говоришь как на исповеди, ибо не поп и не Бог, а он — другой поэт — слышит.
Цветаева заканчивает «Новогоднее» так же, как заканчиваются все письма: адресом и именем адресата:
— Чтоб не зáлили, держу ладонью,
Поверх Роны и поверх Rarogn'а,
Поверх явной и сплошной разлуки
Райнеру — Мария — Рильке — в руки.
Чтоб не залили?» — дожди? разлившиеся реки (Рона)? собственные слезы? Скорее всего, последнее, ибо обычно Цветаева опускает подлежащее только в случае само собой разумеющегося — а что может разуметься само собой более при прощании, чем слезы, могущие размыть имя адресата, тщательно выписываемое в конце.
«Поверх Роны», вытекающей из Женевского озера, над которым Рильке жил в санатории — т. е. почти над его бывшим адресом; «и поверх Ragon'а», где он похоронен, т. е. над его настоящим адресом. Замечательно, что Цветаева сливает оба названия акустически, передавая их последовательность в судьбе Рильке.